24.10.2006 | Память

Погибли трое

Мы потеряли сразу троих совсем молодых своих друзей: Лизу, Аркадия, Юлю

Три потери. В пятницу вечером, 20 октября, загорелась квартира, над которой жили выпускница историко-филологического факультета РГГУ нынешнего года Лиза Безносова и ее муж Аркадий Кандауров. В гостях у них была однокурсница Лизы Юля Вольфман. Угарный газ.

Юлю Вольфман похоронили 24 октября на Бутовском кладбище.

Лизу Безносову и Аркадия Кандаурова похоронили 26 октября на Хованском кладбище.  

Ольга Розенблюм:

Лиза Безносова. Умница и красавица. Живая, ироничная, внимательная, открытая к тому, чтобы видеть другого и сопереживать ему. Как казалось со стороны, ей было дано все, что нужно для биографии, хотя, как водится, и непростой, но все же благополучной.

Хотела заниматься дефектологией, но и от литературы жаль было отказываться. Пришлось успевать все сразу – работать с умственно отсталыми детьми в общественной организации «Вера и Свет» и писать на каждом курсе по главе диплома.

Диплом о биографии Галича защитила этим летом. Одну из глав подготовила для сборника в «Новом литературном обозрении». Только что поступила в аспирантуру.

Когда я вернусь…
Ты не смейся, когда я вернусь…

Александр Борзенко:

Лизу Безносову я знал с детства. В отличие от моих альтруистических потугов, похожих скорее на молодежные причуды, чем на добро, Лиза помогала людям спокойно, постоянно и реально. Когда я встречал Лизу в "Вера и Свет", всегда удивлялся - откуда берутся у двадцатилетнего человека эти спокойные, ироничные и немного усталые интоннации старого мастера, всегда готового помочь.

По завету доктора Гааза, Лиза спешила творить добро и многое успела. Вечная память ей, ее мужу Аркадию и Юле.

Элиша Вогман:

Погибла Юля Вольфман, друг и филолог-классик. Душа её во благих водворится.

В некрологе нет места эмоциям. Официальность речи даёт право говорить там, где сказать, в сущности, уже нечего. Лучше бы и без первого лица обойтись, да вот, не выходит.

Мне повезло знать Юлю не только как одноклассника (и, зачастую, соседа по парте), но и как профессионала, филолога-классика: несколько лет спустя выпуска, мы неожиданно обнаружили, что занимаемся одной и той же областью - Греко-еврейской литературой эпохи эллинизма. С тех пор регулярно советовались, обменивались книгами и соображениями. Всего две недели назад договаривались даже вместе создать с ноября открытый семинар по библейскому комментарию.

В одну из последних личных встреч Юля говорила, что выбор эпохи для неё не случаен, что видит прямое соответствие между собой и эллинизмом. Первую работу по теме, кстати – «Антисемитизм в греческом мире» - она делала ещё в школе, в гумклассе. Сейчас снова и снова думаю об этих словах. Эллинизм – эпоха многомирия, лихорадочного взаимодействия различных миров: греческое соседствует с иудейским и египетским, отчаянная аскеза с любовью к жизни, почти нелепая эзотерика – с точнейшей наукой. Эллинизм – время непрерывного поиска, впервые осознавшее вселенскую значимость частной личности. Время, всюду ищущее высочайшей истины – и выражающее её в историческом анекдоте. В конце концов, время, породившее христианство как таковое.

Всё это можно отнести и к Юле. Такой – человеком напряжённого поиска и саморазвития, что в жизни, что в работе, человеком резкого решения - при фантастической верности избранному пути и избранным попутчикам, стоящей на стыке разных миров, мы, верно, её и запомним.

В июне защитила с отличием диплом в РГГУ, на отделении античности. Осталась в аспирантуру; своего научного руководителя, Екатерину Дмитриевну Матусову, любила безоглядно. Начала преподавать английский в 57-ой и на курсах «Школа Станкевича» - педагог Юля от природы была терпеливый, сдержанный, аккуратный. Работала над собственным проектом по своего рода культурной географии древности. В том последнем звонке из горящего здания просила всех радоваться. Прости, Юля, не смогли.

In pace requiescas.

Анна Красильщик:

Погибла Лиза Безносова. В пожаре. Дико. В такую смерть невозможно поверить. Только что она рассказывала, как ей повезло, что досталась эта квартира. Только что говорила про диплом о Галиче у Зорина. Только что она выходила замуж, только что я видела, как она сдает в университете обходной лист. Лизка со смешным голосом, такая хрупкая с длинной челкой. Вроде бы все время как-то пересекались – начиная со школы, а на самом деле еще в каком-то непомнящем детстве – когда родители выгуливали нас на Гоголевском. Поздняя обожаемая дочка. Бред. Бессмыслица. Очень страшно.

Маша Великанова:

Погибла в пожаре Лиза Безносова.

Мы не так много общались последнее время, но это человек, который очень-очень много значит для меня.

Это первый человек, которого я узнала в храме Косьмы и Дамиана, то есть мы молились рядом и причащались из одной чаши...10 лет.

Мы познакомились в очереди на исповедь к о.Георгию Чистякову, мне было 13, Лизе - 11, обе стояли зевали, не успели проснуться, о.Георгий это заметил и обеих позвал вне очереди, определив в детей. Это вызвало у нас одинаковую реакцию: с одной стороны, даже Лизе (она была очень взрослая!) дитём быть не хотелось, с другой - очередь надоела. Потом мы разговорились и подружились. Через два или три года Лиза позвала меня в молитвенную группу и мы год туда вместе ходили.

От Лизы я узнала об общинах "Веры и света", уже лет в 13-14 она потрясающе глубоко говорила о смысле общины, об умственно-отсталых людях. При этой глубине она не была чересчур взрослой, просто зрелой, сознательной.

Лиза этим летом закончила РГГУ, мы так радовались после ее защиты!.

А ещё, именно от Лизы я услышала две фразы...

"Я всегда прощаюсь как навсегда, ведь может кирпич на голову упасть..."

"Я всегда плачу, когда на Пасхальной полуношнице из храма уносят Плащаницу, так как думаю, что может быть не доживу до следующей Пасхи".

Таня Смолярова:

Я потрясена, совершенно раздавлена случившимся. Я узнала об этом почти сразу, но не могу в это поверить до сих пор.

Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Мало было в мире домов, где мне было так тепло, интересно, уютно и весело, как у Безносовых. Я училась у Эдуарда Львовича, была одноклассницей Саши, Лизу помню с ее четырех лет. (Многие знают фотографию - очень маленькая , очень внимательная черноглазая девочка на коленях у Э.Л., а он гладит ее по умной голове).

Как кто-то уже писал на этой странице, маленькая Лиза очень быстро стала взрослой - не перестав при этом быть непосредственной, радостной и детской. У нее, как и у ее родителей и брата, можно было учиться радоваться пустякам, заразительно смеяться, всерьез относиться к серьезному, не бросать друзей - не только в беде, но и в малейшей бытовой проблеме - все знают, с какой готовностью Лиза даже не приходила, а кидалась на помощь, как любили оставаться с ней всевозможные дети...

В сущности, "Лизу большую" я знала плохо и не имею права писать о ней. Я подолгу бывала далеко, Лиза вела самостоятельную жизнь, и приезжая и приходя в гости к Э.Л. и И.А. я уже не всегда ее там встречала. Аркадия я видела только один раз - но очень обрадовалась, увидев: Лизины хрупкость и изящество, о которых тоже кто-то уже писал в эти страшные дни, были замечательно уравновешены всем обликом невысокого, крепкого и какого-то необыкновенно надежного мальчика рядом с ней. И было видно, что им очень хорошо вдвоем.

А Лиза еще успевала учиться и работать. В недавно вышедшем в издательстве "Время" сборнике в честь 60-летия нашего всеобщего учителя Л.И. Соболева она опубликовала замечательную, глубокую и живую статью. Это была, кажется, уже не первая Лизина публикация, но никак, ни при каких обстоятельствах не могла она стать последней!

Лизино имя, Лизины фотографии - вся Лиза - даже в мыслях не обводятся черной рамкой, потому что она была и останется в нашей памяти человеком, от которого исходил свет.

И этот свет - сильнее всех траурных рамок. Он остается.

А еще остаются Ирина Анатольевна, Эдуард Львович, Сашка,

Лизины бабушка и дедушка, Лизины друзья.

Никому из нас не дано даже в малой степени их утешить,

но мы будем помнить Лизу.

Я и сейчас далеко, за этим проклятым океаном. Я не смогу проститься с Лизой и Аркадием в четверг. Но всем своим существом я буду с вами.

Михаил Черняк:

Когда Маша Великанова написала, как Лиза плакала, прощаясь с Пасхальной плащаницей, думая, что не доживет до следующей Пасхи, в моей голове очень ясно звучало одно: "Дожила, Лиз. Дожила..." Более ясной мысли мне за эти дни в голову не приходило. Все какой-то сумбур и смесь из известных "правильных слов", в которые крепко веришь, но к проживанию которых на собственной шкуре удается продраться лишь в редкие моменты...

У нас с Лизой разница в возрасте - 19 дней (она младше). Учитывая то, что наши родители знакомы с детства по даче в Малаховке, то и мы почти с пеленок дружили. Был по-детски, естественно, в нее влюблен какое-то время. Хорошо помню, как Лиза учила меня этикету. Очень серьезно... Когда думаю о ней, сразу перед глазами появляется наша какая-то детская фотография. Посмотрев на нее, вы не найдете серьезных отличий между ее 6 годами и сегодняшним днем - все та же юность и красота.

Лет до 10-11 мы были в одной детской группе (в т.ч. евангельской), она же театральная студия. Самая "ее" роль - Люси из "Льва, Колдуньи и платяного шкафа" Льюиса.

Потом разбежались на какое-то время наши родители и мы тоже все разлетелись вслед за ними. И уже в более-менее взрослом состоянии снова понемногу начали общаться. Хотя, конечно, не так интенсивно. В основном, в храме. Тепло, близко, просто. Наверное, не так глубоко, как с кем-то еще, но она все равно щедро делилась в общении. Очень любила смотреть на нашу дочку. Делилась своими переживаниями о том, что Аркаша все никак Бога не встретит, что детей он любит очень, но не своих - в смысле, что не хочет пока... Боится, что "жизни не будет". Я не стал бы рассказывать об этом, если бы не встретил в одной из записей в жж о случившемся: "молодожены, собирались рожать ребенка". Значит, уже убедила. Молодец, Лиз!

Звала нас в гости, как только мы поженились и стали жить на Коломенской - от нее мы узнали, что от нас до Шаболовки идет трамвай. Глупо, но в гости мы за это время так и не заехали...

Тупо пытался дозвониться на их домашний телефон, хотя отлично понимал, что бесполезно. Очень хотелось отправить смску с чем-то запоздалым...

После случившегося я действительно начинаю задумываться о том, что это может настичь кого угодно в любой момент. Раньше я слишком по-детски/по-правильному пытался относиться к смерти. Потом, когда мы хоронили мою тещу, мне было уже тяжко. Но меня тогда прошибло от мысли, что и моя мама может умерть, про себя еще не думал. Недавно, когда мы хоронили еще одну близкую знакомую, умершую от рака, мне тоже было "грустно"... Но теперь от этой смерти - моей практически точной ровесницы и человека с такой близкой жизнью/судьбой - действительно прошибает этим memento mori. И от мысли о том, что я могу быть следующим, удерживает только осознание того, что я еще явно не так готов, как они...

Хотя раньше это не было так очевидно, Лиза очень плотно вошла в жизнь очень многих людей. До меня это дошло практически на физическом уровне, когда на третий день кто-то случайно при мне употребил ставшее уже расхожим в нашей компании выражение "обидная и неприятная грубость". Это Лизина фраза. Это "анекдот" из ее жизни. Наверное, у всех ее друзей останется какой-то свой подарочек от нее. Тем более, что она и сейчас продолжает "передавать приветы". Хотя бы единственной не упавшей со стены, не оплавившейся и не тронутой копотью бумажной иконкой брака в Кане Галилейской. Не тронутым копотью подвенечным платьем, в котором ее похоронят. Отпеванием в праздник ее любимой иконы Богородицы - Иверской...

Илья Овчинников:

Лизу помню лет с четырех-пяти. К сожалению, мы никогда близко не общались, однако пересекались в самые разные времена тысячу раз по тем или иным поводам, и всегда это было крайне дружественно и доверительно. Зная Лизу с детства, странно было знать, что вот она уже не ребенок - учится у Льва Иосифовича, играет в "Тартюфе", а вот уже и ее последний звонок, а вот и замужество (невозможно поверить), и диплом. О каком дипломе, казалось бы, может быть речь, если навсегда в ушах звучит веселый голос Эдуарда Львовича: "А где мой собственный ребенок?" Дело было в Киеве в ноябре 1991 года, куда лизин папа чуть ли не впервые повез огромную группу школьников один, без Тамары Натановны, в паре с которой они ездили много лет и до, и после. В Киеве все, даже большие, норовили потеряться, и, не спуская глаз с Феди Павлова, с Гриши Дурново, с автора этих строк, Эдуард Львович всегда держал в поле зрения Лизу, которую боялся потерять в толпе.

Немного странно было поначалу и то, что другие девочки лизиного возраста, которых я знал всю жизнь как "младших сестер своих друзей", вдруг вырастали и сообщали, что учатся с Лизой в одном классе, а то и на одном курсе, и очень дружат! С другой стороны, ничего странного в этом-то как раз не было, поскольку Лиза всегда обладала особым талантом притягивать к себе людей. Помню не один и не два многолюдных дня рождения у общих знакомых, куда меня заносило и где я мало кого знал; тут же можно было в толпе отыскать Лизу, и рядом с ней сразу становилось уютнее, ты больше не был "чужим на этом празднике жизни".

Помню их феерический последний звонок с групповым танцем, в кульминационный момент которого все разбивались по парам и кидались друг другу в объятия; и лишь почему-то одна Лиза стояла в середине сцены, обняв саму себя и глядя куда-то наверх с загадочной улыбкой. Помню нашу с Лизой совместную, протекавшую по телефону и электронной почте, работу над заключительной песней про "кирпично-красную гимназию".

Помню и коммуналку на Кропоткинской, помню, как вся их семья радовалась тому, как удачно удалось разменяться и разъехаться. Лиза очень звала приходить в гости туда, на Шаболовку; я, к сожалению, не собрался. То, что произошло, невозможно вместить в голову. Как знать, какая встреча, какой звонок, какое доброе слово окажется последним? И как не опоздать?

Женя Фарих:

Я очень давно не видела Лизу, по-хорошему, наверное, уже года четыре. Мы могли пересекаться в школе, но все это как-то быстро, на бегу. Начали общаться мы с моего класса 9-ого, когда по лизиной чудесной инициативе началась ее интенсивная переписка чуть ли не с половиной моих одноклассниц.

С ней было легко и тепло с самого начала, не было того перехода из приятелей в друзья, который с многими людьми происходит непросто и далеко не сразу. Она принимала тебя со всеми твоими странностями и сложностями и, главное, всегда совершенно искренне и чутко интересовалась всем, что к тебе относится. Как эта маленькая, тоненькая девочка умудрилась вместить в себя столько добра и заботы об окружающих, трудно представить. Но это действительно было так, и каждый-каждый это чувствовал, ее нельзя было не любить.

Я училась у Эдуарда Львовича, и они с Лизой всегда очень явственно ощущались мной как одно целое. Не в том смысле, конечно, что кто-то из них не ассоциировался с самостоятельной единицей, а в том, до какой степени очевидно она была его дочерью, а он - ее отцом. Эдуард Львович был и остается для меня одним из самых гармоничных и мудрых людей на свете, такой же была и Лиза, пусть в 16, в 17 лет. Эдуард Львович - человек, который может утешить, поддержать просто своим присутствием, человек, который всегда говорит именно то, что тебе нужно услышать. Совершенно такая же была и Лиза. Не равнодушная по отношению к другим ни капельки ни в чем-то действительно серьезном, ни в мелочах.

Когда я вспоминаю о ней, всегда сразу приходят в голову два случая. Первый - как она прислала мне, не будучи со мной знакома, в 8-ом классе валентинку (я не знала, от кого это, и была уверена, что от тайного поклонника, что тогда было ну ужасно важно), второй - Лиза надела в день свадьбы какую-то подаренную мной безделушку, только потому что я, когда ее дарила, сказала: "Лиза, надень ее на свадьбу!". Я даже представить себе не могла, что она вспомнит, я и сама забыла об этом, наверное, примерно через секунду после того, как подарила. А она вспомнила. И это просто невероятно.

Когда долго не видишь человека, к которому хорошо относишься, он перестает, конечно, быть частью твоей повседневности, но о нем всегда помнишь и думаешь как о чем-то бесконечно счастливом, что с тобой произошло. И я никак не могу поверить, что Лизы теперь совсем нет. Ее просто нет в моей повседневной жизни.

Ася Долина:

Погибла Лиза Безносова.
Любимая одноклассница... умная. тонкая. одаренная. теплая девочка.
Дочка нашего школьного учителя по литературе,
которую многие знали с пеленок...
Она только что защитила диплом по Галичу.
Она совсем недавно вышла замуж, и говорят, была дико счастлива.
Они погибли вместе - задохнулись угарным газом
во время вчерашнего пожара на Шаболовке
(в новостях был он) в собственной квартире.
Говорят, перед смертью звонили кому-то и прощались.
Всего погибших пятеро - двое людей, кв которых загорелась,
Лиза, ее муж и их подруга...
В такие новости совсем, совсем не верится.
Большеглазая. Строгая. Трогательная Лиза в длинных юбках и висячих сережках.
Как, почему, за что?
Какая странная и страшная смерть.
Как будто судьба просто опустила руку и забрала их.
Какая же ты жестокая, судьба.
Бедный ее папа, бедная мама, бедный брат.
Бедные все мы.
Как жутко, что наконец соберемся все...
именно по такому поводу...

Елена Вигдорова:

Юля Вольфман была прекрасной девочкой. Я познакомилась с ней, когда она училась в одиннадцатом классе и я готовила ее к вступительным экзаменам. Юля была очень талантливой и неординарной. Она могла написать сочинение... столбиком, могла ограничиться тремя предложениями, а на мое недоумение отвечала недоумением еще большим:" Ведь вы же все рассказали сами!" Юля искренне считала, что в сочинении должна сообщить что-то мне неведомое. А порой Юля приносила изумительные тексты, свидетельствующие о ее невероятной одаренности, - именно тексты, потому что стандартными сочинениями ничто из написанного Юлей назвать нельзя.

Из-за этой Юлиной нестандартности вступительные экзамены проходили негладко. Уже не вспомнить, что это было – апелляция или что-то еще – но абитуриентка Юля Вольфман вместе с подружками отправилась в ректорский или, скорее, проректорский кабинет. Как они туда прорвались и почему именно туда, не знаю. Но хорошо помню рассказ свидетелей: на столе у проректора зазвенел телефон, проректор к нему не подходил – возможно, пытался в это время прогнать наших девочек. Тогда Юля сняла трубку и ответила что-то вроде "Он сейчас занят. Позвоните позднее."

Она была такая, Юля. Открытая и простодушная. Когда она приходила ко мне на урок, то здоровалась со всеми домашними, где бы они ни были – на кухне или в другой комнате. Так же она прощалась, уходя. Юля всегда звонила после урока маме, чтобы сказать, что, мол, урок закончен, а она, Юля, едет домой. Такими бывают только очень любимые и очень счастливые дети.

Мне казалось, что Юля жила в мире, в котором нет зла. Она была красивой еврейской девочкой, христианкой по вероисповеданию и мироощущению. Я видела ее за эти годы всего пару раз. И зла в ее мире по-прежнему не было.

Наши дети – Юля и Аркадий с Лизой  (о них я не могу еще говорить публично – я любила Лизу Безносову все двадцать два года ее жизни) – погибли, и мы, кто как умеет, верим, что они сейчас в мире, лучшем, чем наш. Но нам очень больно.

Мария Майофис:

Получилась так, что я невольно спровоцировала появление первой серьезной (и, как оказывается теперь, последней) Лизиной научной публикации. Я слышала много похвал в Лизин адрес от нашего с ней общего научного руководителя - Андрея Леонидовича Зорина. Примерно в середине марта этого года он сказал мне: "Маша, Вы писали в свое время диплом совершенно пионерскими темпами, но Лиза Вас опередила, у нее диплом уже готов. Это какой-то неслыханный случай". Когда я пересказала эти слова Лизе, она улыбнулась, махнула рукой и скромно сказала: "Да нет, нет, диплом еще не готов, я еще буду его дописывать", - но по лицу было видно, что Лиза просто не хочет хвалиться и признавать какие-то свои уникальные достоинства.

В течение зимы и весны этого года мы вместе с А.С. Немзером, Анастасией Бонч-Осмоловской и Кириллом Осповатом собирали сборник к 60-летию Л.И. Соболева. Самый последний срок для сдачи работ был назначен на 1 мая. И вот, в 20-х числах апреля, я встретила Лизу в храме на литургии в Великий Четверг, и вспомнила, что Лиза, несмотря на то, что является дочкой Эдуарда Львовича, училась-то у Льва Иосифовича и ее тоже надо было позвать в сборник. После окончания службы я подошла к ней и рассказала про нашу затею и, извиняясь ("понимаю, что для написания статьи времени уже нет, но, может быть, у тебя есть что-то готовое"), пригласила пополнить ряды авторов сборника. Лиза очень спокойно и рассудительно сказала, что буквально через несколько дней, сразу же после Пасхи, уезжает на месяц на стажировку в Италию, после ее возвращения сдавать статью уже, конечно, будет поздно, и поэтому она попытается в ближайшие день-два найти какой-то небольшой законченный фрагмент в дипломе.

Накануне Лизиного отъезда, в Светлый Понедельник, я получила письмо с приложенным файлом. Честно говоря, за почти семь лет работы редактором я не встречала человека с полным отсутствием авторского самолюбия и самолюбования. Но это был именно такой случай: Лиза писала, что вообще не уверена в научной ценности своего текста, что примет любую редактуру, но на улучшения у нее времени нет - завтра она уезжает в Италию.

Уже вослед ей на ее электронный адрес я послала письмо - с надеждой, что Лиза читает в Италии почту: я писала, что статья мне кажется очень толковой и важной и что поскольку она представляет собой фрагмент диплома, то нуждается во вступлении (или связке между двумя частями, сейчас уже не припомню). Также я предложила добавить в текст несколько примечаний-комментариев.

В течение месяца от Лизы не было ответа - видимо, в Италии она не смотрела московскую почту. Тогда мы решились на компромиссный вариант: добавили две строки в качестве вступления (или связки), но дополнительные сноски ставить не стали - и отдали статью в корректуру. В этот момент Лиза вернулась и прислала мне столь же смиренное, как и в первый раз, письмо: она благодарила за все поправки и добавления, полностью санкционировала мою редактуру и просила разрешения использовать добавленные сноски в дальнейшей работе. Из этого опыта взаимодействия с Лизой я поняла, как много и как интенсивно она готова у всех учиться - всему, что ей только могут дать полезного.

Потом выяснилось, что мои коллеги-составители не стали первоначально звать Лизу в сборник, потому что при обсуждении проекта был выработан критерий: автором сборника может считаться только человек, закончивший институт (Лиза была тогда на 5 курсе). И получилось, что Лиза автоматически выпала из списка потенциальных участников. Я уверена, что отнюдь не моим, но каким-то высшим вмешательством эта оплошность оказалась исправлена. И меньше всего Лизина статья похожа на студенческую работу - это все мои коллеги признали сразу. А мне казалось странным, что эту замечательную статью написала девочка, которая во время нашей школьной поездки в Киев в ноябре 1991 года сидела у меня на коленях и рассказывала, как по утрам, когда папа уходит на работу, прибегает в родительскую комнату, забирается к маме под одеяло, и они начинают разговаривать о самом-самом главном и секретном... Лизе тогда было семь лет, и мне казалось, что более благодатного и ласкового ребенка просто представить себе невозможно; и я стала мечтать о такой же дочке. Сейчас моей дочери два года, и я бы очень хотела, чтобы она хоть чуточку была похожа на Лизу...

Анастасия Колесникова:

Мы познакомились с Лизой, когда в 9ом классе я перешла в гимназию 1567. Это ведь такой период - осваиваешься на новом месте, заводишь друзей... Нас познакомили мои одноклассницы, по-моему, в школьной столовой. А Лиза входила в число СТАРШЕКЛАССНИКОВ. Но в отличии от многих других она никогда не делала вид на лестнице или в актовом зале перед спектаклем, что не видит тебя, а наоборот, она подходила и здоровалась, и спрашивала, как у тебя дела, и слушала ответ с интересом. Это было необычно и очень приятно. А еще я очень любила как она улыбалась, и как блестели эти огромные глаза! Потом она закончила школу, потом школу закончила я, и мы пересекались раз или два в год на школьных спектаклях, и обе спешили пообщаться каждая со своими одноклассниками. Но каждый раз при встрече сразу очень хотелось улыбнуться, подойти и расспросить, как дела. И когда Лиза рассказывала, пусть даже о чем-то буднично-рутинном, все выходило в каких-то светлых, радужных тонах. Жизнь - она жизнь. И в маленьких повседневностях тоже радость. И не верится. Совсем не верится. Кажется - приду в школу на спеткаль и увижу ее, в длинной юбке, с сумкой на длинном ремне, шарфик или платок не шее и какая-нибудь очень необычная висюлька на кожаном ремешке...

Андрей Зорин:

Когда из жизни уходит совсем еще юный человек, понять это невозможно. Вдвойне непостижимо, когда этот человек отмечен красотой, обаянием и талантом. Но в случае с Лизой Безносовой осознать произошедшее немыслимо еще и в силу совершенно особого склада ее личности. Лиза была из тех, за кого почему-то не волнуешься.  От нее исходило ощущение разумности и надежности, которое никогда не сопутствует рассчитанной правильности зануд, но отличает людей, наделенных  естественной ясностью душевного устройства. Таких людей вообще немного в любых поколениях, а среди тех, кто переживает столь драматическую пору жизни, как молодость, они и вовсе почти не встречаются.

Когда три года назад Лиза спросила меня, не соглашусь ли я руководить ее курсовой, а впоследствии и дипломом о Галиче, то буквально за пять минут разговора я увидел, что приобрел не просто одаренного студента, но и коллегу, готовую и способную работать на абсолютно зрелом профессиональном уровне, систематически и точно, без авралов и нервотрепки, вкладывая в дело душу, но обходясь без бессмысленных метаний и терзаний, нередких не только у начинающих исследователей. Когда, извиняясь за единственное за все время небольшое опоздание с главой диплома, она слегка смущенно призналась, что вышла замуж, у меня не было сомнений, что это продуманное и серьезное решение, и что ее семья будет крепкой и счастливой. За день до рокового известия я получил от Лизы письмо с сообщением, что ей утвердили тему диссертации, и с удовольствием представил себе, как интересно и легко будет снова с ней работать.

Мне была известна, в сущности, только профессиональная сторона жизни Лизы. О многом я впервые узнал из воспоминаний ее друзей, помещенных на этой страшной странице. Узнал без удивления, как узнают давно и хорошо знакомого человека. Заключенные в ней благородство и порядок должны были становиться и частицей окружающего ее мира.

И вот, будто хаос из ада вырвался наружу. Я не знаю слов, какими можно написать об этом. Я не знаю, есть ли вообще на земле такие слова.

Туся Ким:

Про Лизу гораздо больше и лучше скажут те, кто знал ее больше и лучше. Хочется рассказать про один эпизод из моей жизни, в котором Лиза сыграла очень важную роль. 

Я впервые повела в Косьму свою старшую дочку Ксюшу, у которой Ирина Анатольевна в последствии была классной руководительницей в Пироговке. Ксюше было где-то 4 года. И когда я подвела ее к чаше, Ксюша вдруг испугалась, забилась у меня в руках, задела чашу, дары пролились, Ксюша куда-то рванула... ужас, ужас, кромешный стыд, желание немедленно убежать из Храма... народу вокруг полно, Ксеню из виду я потеряла, пока рыдала, и очухалась, когда увидела такую картину: Лиза носит на руках мою дочь, еле тащит, показывает ей на свечке и что-то шепчет на ухо. Ребенок мой совершенно спокоен, лопает какую-то сласть... я подошла, Лиза опустила тяжеленькую девицу на пол и сказала мне, отдуваясь - все хорошо, она просто очень испугалась больших свечек... вот, мы больше не боимся, правда?

Сколько ей было тогда? лет 11-12?

Какую я почувствовала благодарность к маленькой девочке с серьезными и умными глазами - описать ли словами. С тех пор мы виделись редко, но всегда друг другу кивали, так, немножко заговорщицки. А Ксюша этого эпизода не помнит... как жаль. Ужасно жаль...

Спи спокойно, добрый, светлый человек.

Катя Кронгауз:

нас, мне кажется, человек 30, или 50. честно говоря, никогда не считала. это более-менее такая 57-67 школа с примесью лицея на воробьевых горах, пироговки и, в итоге, закреплено в рггу. и как-то все с одной стороны знают друг о друге уже лет 10, а, с другой, как-то всегда все разделены на сегменты. ну то есть каждый человек из этих 30-50 закреплен все-таки за несколькими другими, и все эти закрепленности в итоге и создают этот круг из 30-50 человек. периодически закрепленности сменяются семьями или наоборот разрываются с разрывом каких-то романов, но как-то из круга, вроде, никто не вышел за последние эти самые лет 10. только прибавляется по одному-два удачных человека, обычно через тот же роман или свадьбу с кем-нибудь из этих 30-50.

и вот как-то мы так живем уже сколько лет с огромным, конечно, тылом, запасом спокойствия и благополучия, просто потому что ты не один, а тебя все-таки, в некотором смысле, человек 30-50. это касается того, что без денег и без работы, например, совсем не страшно, не удобно, но не критично. потому что как-то общий балланс есть. и вообще как-то всегда есть с кем поговорить. просто если на месте нет кого-то из твоего узкого круга, то уж из 30-50 кто-нибудь всегда на месте. и тогда ты на какой-то период можешь поменять свой узкий круг, добавить в него кого-то, переключиться. мы даже на работу устраиваемся хоть и по одиночке, но сразу как-то вдесятером. сложно объяснить, но это так.

и вот что можно в сущности про нас сказать. мы не наркоманы. ну то есть травка туда-сюда, но не чаще чем водка, а водка тоже не так часто. и в среднем на человека очень редко. так что мы не употребляем серьезных наркотиков и не умираем от передозировки.

мы сумасшедшие водители. и в среднем наша скорость на дорогах на человека превышает всевозможные нормы. но мы не умираем на дорогах, хотя могли бы.

и вообще-то нам в среднем лет 23-24. и хотя у нас в среднем уже у всех по одному ребенку, мы еще даже не начали как-то прямо болеть. так, язва и немножко по мелочи. но мы от болезней не умираем.

мы как-то вообще не умираем.

и никогда не умирали.

и как-то все, что происходило - проходило мимо нас. хотя мы ходили на норд-ост и через пушкинскую площадь. мы вообще живем по всей москве. и на шаболовке мы тоже много, где живем.

и вот, лиза безносова - она, конечно, в этом круге. и это первые наши похороны.

и почему-то как-то сразу без всякой причины. собственно, они с аркадием и умерли за кухонным столом, как сидели. и видимо они не знали, что это происходит. потому что не было ни огня, ни, судя по всему, дыма. и потому что мы не умираем от пожаров. тем более, от пожаров в другой квартире.

потому что мы ведь вообще не собирались умирать. и не собираемся. мы ведь, вроде как, короли жизни. и, вроде как, бессмертны.

так мне казалось, по крайней мере.

Денис Татаров:

Вечная Память... Аркадий Кандауров.

Мы учились с первого класса в школе 1243. Признаться, человек он очень весёлый, всегда был своим парнем в любой компании. Последний раз мы с ним виделись на дне рождения Мишки Мизелькова... Боже мой,... он был так рад меня видеть...мы так здорово повеселились... Как увидел его фотографию... сердце защемило, это же он... Ещё 3 года назад я даже и представить не мог, что мы больше никогда не посмеёмся, не пообщаемся...

Ещё каких то 7 лет назад мы играли в футбол... а сейчас его нет.... 

Слов нет... Мизяй! Крепись... Аркаша всегда будет с нами... в наших сердцах...

А.Десятник:

В пятницу, 20 сентября, не стало Юли Вольфман. Она умерла ужасной, мученической смертью, задохнувшись в пожаре на тринадцатом этаже жилого дома на Шаболовке. Все произошедшее настолько нелепо и абсурдно, а главное неожиданно, что хочется просто закрыть глаза, а, открыв их, понять, что это неправда.

Про многих преждевременно умерших людей говорят, что смерть настигла их, как пуля охотника настигает птицу на взлете. Юля родилась в 1984 году в Москве, в 2001 году закончила гуманитарный класс 57й школы, в весной 2006 историко-филологический факультет РГГУ по специальности историк античности и поступила в аспирантуру. С сентября 2006 она преподавала на курсах английского языка Дом Станкевича, на которых сама до этого училась.

Юля была замечательным, верным другом, молодым ученым-историком и уже опытным педагогом. Очень интеллигентный, глубоко верующий человек, она активно занималась благотворительностью, очень тонко чувствовала жизнь и живо откликалась на горе близких ей людей. Это подтверждает то, сколько людей откликнулись на ее смерть уже через несколько часов после произошедшего. Только начавшись, ее жизнь так трагически оборвалась. Пусть земля будет ей пухом!

Иван Никольский:

Погибла Юля Вольфман. По какому-то дикому, кошмарному, необъяснимому стечению обстоятельств оборвалась жизнь бесконечно светлого человека – по сути, едва успев начаться. В этом году Юля защитила диплом, поступила в магистратуру. Еще летом она с упоением делилась своими планами – продолжать разрабатывать тему, которой она занималась, будучи студенткой – образами библейских персонажей у греческих историков.

Пообщавшись с Юлиными внеуниверситетскими друзьями, послушав их, я понял, что ошибался, думая, что знаю ее хорошо: это был очень многогранный человек с самыми разными интересами, с огромным внутренним миром, часть которого была отдана кафедре, нам, Юлиным университетским товарищам. Но и этой частички хватило, чтобы связать нашу небольшую, но очень разнородную группу настоящей крепкой дружбой, которая успела продлиться пять лет и продолжалась бы и дальше, если бы не случилось того, что случилось…

Пять лет. Казалось бы, ничтожно малый, в масштабах обычной человеческой жизни, срок. Но когда происходит такое, понимаешь, как, на самом деле, это много, вспоминаешь каждый час, каждую минуту общения, и, к сожалению, только сейчас начинаешь ценить их по-настоящему. У нас был безумно дружный курс. Мы почти всегда вместе готовились к занятиям, к экзаменам, отмечали праздники. На поточных занятиях держались друг друга, выручали, подстраховывали, когда невозможно было справиться с авральными нагрузками в одиночку. Однако, сплачивали нас не только учебные “испытания”, которые уже не кажутся сейчас такими важными и значительными, как раньше. Юля была как раз тем связующим звеном, которое скрепляло нашу дружбу именно по-человечески. У нее был дар от Бога – выбирать друзьям подарки. Скромные, казалось бы, незамысловатые, но безумно трогательные и бесконечно наполненные теплом, они согревали наши души. Будут они согревать их и теперь, оставшись как память о тех временах, когда нас было еще четверо. И Юля будет жить – в них и не только. В наших сердцах она навсегда останется такой же чистой, молодой и жизнерадостной, какой была, когда ушла.

Пусть тебе будет хорошо в том мире, где мы все когда-нибудь встретимся.

Андрей Борзенко:

Писать о Лизе сейчас одинаково нелепо и несложно. Потому что в каком другом случае что-то может мешать подобрать слова любви и восхищения, а тут – все хорошее, что написано за эти 9 дней, многие из писавших говорили или могли говорить безо всякой трагедии, о живой и счастливой подруге. И то, что они с Аркадием собрали вокруг себя эту огромную плачущую толпу, наверное, не может служить утешением, но хотя бы позволяет переключиться с безысходного чувства потери на сочувствие живым близким людям.

Лиза, - как и Ира, и Эдуард Львович, и Саша - удивительным образом сочетала в себе доброту и строгость, легкость и серьезность. Есть такие дети, которые говорят смешными – очень детскими, но немножко сварливыми, немножко поучающими голосами. Вот я помню, как Лиза, тогда учившаяся классе в седьмом, строго наказывает старшему брату Саше, чтобы он был полюбезнее и подобрее с учениками. Такая маленькая серьезная заступница. У большинства эта детская взрослость быстро проходит, у кого-то теряет обаяние, а у Лизки осталась на всю жизнь.

Она очень смешно и трогательно повторяла пару раз за последние полтора года, когда я с ней заговаривал о наших "галичеведческих" делах, - что замужество не способствует занятиям наукой. Ну, не очень-то и мешало, если судить по тому, что удалось прочесть. 5 октября она писала, что скоро разберется со сломавшимся компьютером и наконец-то пришлет давно обещанный диплом целиком. Оказалось, это было наше последнее общение.

Когда пришла эта дикая ночная смс-ка, хотелось как-то спрятаться, поставить какой-то щит, найти ошибку. Начинают крутиться галичевские строчки, цитаты из этого нашего с ней общего "клиента", классика, как говаривал Э.Л., антисоветской литературы, у которого, казалось, на все случаи жизни нет-нет, да найдется пара подходящих цитаток. Тут не нашлось.

Роман Горчаков:

Любые слова, пусть они и являются некрологом лучшему другу, останутся просто словами. «Созвонимся завтра», - сказал я Аркадию. А на следующий день узнал, что звонить больше некому.

Аркадий был уникальным человеком. Мы учились в параллельных классах, но по-настоящему подружились, уже закончив школу. Хотя мы с ним почти одного возраста, для меня он стал кем-то вроде старшего брата. Именно Аркадий сподвиг меня всерьез увлечься поэзией, именно он проводил среди меня джазовый ликбез, именно он, черт подери, был тем, на кого стоило ровняться.

Вынося гроб из морга, я не чувствовал, что несу тело друга. Это был настолько живой человек, что как-то нелепо было думать, что вот это недвижимое, тщательно загримированное нечто когда-то было Аркадием. Нет, увольте. Неживая материя не может превратиться в живую, это научный факт. Но и настолько живая материя не может вдруг стать неживой. Когда такие люди уходят, даже законченные иатериалисты вроде меня начинают верить в рай.

За тот маленький отрезок времени, который ему был отпущен, Аркадий успел очень много. Так много, сколько не каждый успеет, дожив до седин с последующим выпаданием оных. Он успел помочь очень многим людям. Помочь абсолютно бескорыстно и естественно, не помышляя о благодарности. Он жил интересной, насыщенной жизнью, и в то же время он жил не для себя, а для других. Видимо, там наверху ему и Лизе каждый год их жизней считали за несколько лет, и пропуск в лучший мир ребята получили быстрее остальных.

Я не печалюсь. Любая печаль в данном случае эгоистична. Ведь это нам тут плохо, потому что мы потеряли таких людей. А им сейчас хорошо. Исполать.

Игорь Гулин:

Как, кажется, многим, мне не нравится жанр некролога. Сейчас мне кажется, что в церкви мы поем «Вечная память» именно затем, чтобы последним словом об умерших не были официальные и «теплые» (в этом слове – гложущее ощущение полумеры) воспоминания. То, что чувствовалось в последние дни никак не укладывается в слова – не говоря о том, чтобы отдать их затем бумажному или даже интернет-листку. И все же я понимаю, что необходимо что-то написать – то ли потому что общественная сторона скорби была важна для Лизы – не про нее саму, а про других; то ли – для близких и друзей, которые чувствуют что-то похожее; то ли потому что написать – это все же чуть больше, чем промолчать.

Правда, как писать – непонятно. Сейчас кажется, что все способы говорить о случившемся – и подведение под общую линейку «Memento mori», и постепенно почти бессознательно проходящая больше в интонациях, чем в словах канонизация – это скорее способы не помнить, чем помнить. Как в «Бесконечной истории» Михаэля Энде – даже страшнее – будто каждый раз, произнося что-то, идя на компромисс с совестью, ты теряешь кусок памяти: отдаешь нечто и не знаешь – отдаешь ли это кому-то, кому это важно, или просто избавляешься, чтобы было чуть менее больно.

Мне не хочется, чтобы мои друзья превратились ни в фотографии в черной рамке, ни в иконы – по крайней мере, пока. Мы с Лизой всегда спорили о литературе – она говорила, что я люблю все, где живого человека подменяют конструктом. Сейчас я меньше чем когда-либо могу себе это позволить. Поэтому – не пишу никаких воспоминаний. Память – больной орган, любая операция над которым сейчас разрушительна.

В то же время, мне кажется, что пресловутое «Помни о смерти» – искушение, надо попробовать помнить о жизни – и скорее не как о «свидетельстве», в которое жизнь неизменно превращается в перспективе смерти – но о жизни Лизы, Аркадия и Юли, и о нашей жизни без них, и – если получится – о Жизни Вечной.

Сегодня – 9 дней.

Григорий Дурново:

Когда человека встречаешь нерегулярно, то, как правило, остаются воспоминания не об этапных событиях в его жизни, а о каких-то вроде бы мало значащих мелочах – но по прошествии времени осознаешь, что и в этих мелочах человек очень отчетливо виден. Я не могу сказать, что хорошо знал Лизу. Познакомился я с ней, когда учился в старших классах, а ее маленькую Эдуард Львович брал с собой в поездки и на школьные спектакли. Потом, в 1998-1999 годах, я недолго преподавал в нашей школе, а Лиза уже училась в девятом классе – тогда я, пожалуй, пересекался с ней наиболее часто. Почему-то вспоминается глуповатая сценка, в которой, тем не менее, проявились некоторые характерные Лизины черты. На перемене она подошла к своему отцу, который не был ее учителем, и сказала: «Эдуард Львович, вытащите мне, пожалуйста, занозу!» С одной стороны, естественная просьба, с другой – ко всякому ли учителю с таким подойдешь, с третьей – можно обыграть ситуацию, в которой человек одновременно является ближайшим родственником и официальным лицом. И в Лизиной интонации, как мне сейчас кажется, слышалось, что она слегка иронизирует не то сама над собой, не то над всей этой отчасти нелепой, но неизбежной ситуацией.

Вспоминаю ее голос, как она при встрече тянула гласные: «Как жиииизнь?» Слышалась в этом такая странная, но очень ее смесь доброжелательности и немножко взгляда свысока – не пренебрежительного, не снисходительного, а скорее выражающего ее внутреннее спокойствие и уверенность в себе. Никакая заносчивость при этом не ощущалась, и, сколько я помню, Лиза очень быстро оказалась внутри очень дружной и яркой компании, составлявшей ядро их класса – при том, что ее друзья были сильно непохожи на нее по темпераменту. Об их искрометном последнем звонке, где все они действовали, как давно сложившаяся счастливая актерская труппа, уже вспоминал Илья Овчинников. А я не могу забыть работу над спектаклем «Тартюф». На первом показе Лиза играла Флипоту –служанку госпожи Пернель, которая появляется только в самой первой сцене и не произносит ни слова. У Лизы вышел этакий «тормоз»: ее Флипота, пока остальные персонажи ругались между собой, неторопливо подходила вплотную то к одному, то к другому и внимательно вглядывалась в какие-то одной ей заметные детали одежды, потом так же пристально изучала потолок. Во втором составе ей досталась роль Дорины, и, пожалуй, именно она играла наиболее по-мольеровски, изобразила такую Дорину, какую и представляешь себе, читая пьесу. Еще из мелочей: вспоминается, как уже перед самым началом спектакля, когда по традиции все во главе со Львом Иосифовичем слились в едином рукопожатии и проорали: «СЫ-ГРА-ЕМ!!!», Лиза и Ася Долина бросились к нему, не давая ему пройти через сцену в зал и крича: «Лев Иосифович! Вы не сказали «с Богом»! Пожалуйста, скажите «с Богом»!» Помню, отметил этот, как мне тогда казалось, не вполне характерный для Лизы порыв. Важно было и то, что они в классе многое делали и переживали вместе. Ужасно жаль, что мне не удалось посмотреть спектакль «Ипполит», в котором Лиза играла Артемиду.

Потом уже гораздо реже я встречал ее в РГГУ или в школе на спектаклях, отмечая все то же сочетание добродушия, иронии и уверенного понимания смысла происходящего. Почти что мимо меня прошла их очень теплая, нежная и крепкая дружба с моей сестрой Аней. До меня дошло известие о Лизином замужестве, кажется, я даже один раз на пару минут пересекся с Лизой и Аркадием в квартире моих родителей. Только краем уха слышал про Лизину деятельность в «Вере и Свете». А ведь все это происходило совсем рядом. Теперь приходится узнавать об этом в прошедшем времени…

Аня и Саша Давыдовы:

Невозможно в это поверить. Мы скорбим вместе с вами.

Николай Ясинский:

Хотел писать о Юле. Я не учился с ней в школе, не учился в институте, мы не дружили семьями. Я мало знал о ней, мало тех вещей, которые знают одноклассники или однокурсники. Она просто появилась в моей жизни и ушла из неё, подобно тому, как перед конечной на Ярославском вокзале рельсы вдруг сходятся, стрелка переведена – и они расходятся, но в совершенно других направлениях. Но, может быть, я знал о ней, и она обо мне такие вещи, которые мы рассказывали далеко не всем. Так получилось. Ну бывает так, посылает Всевышний ангела (простите за тавтологию), а ты ещё не сразу поймёшь, а то и вообще не поймёшь, что это он. А он возится с тобой, а ты никак поддаёшься… Ушла, но след остался, и очень глубокий. Поэтому спустя несколько лет, встретившись с ней в сентябре 2006 года, я много рассказывал о себе и сказал, прощаясь у дверей РГГУ, что напишу, и очень хочу возобновить наше общение; признался, что она, как мне показалось, изменилась, в сторону близости к миру, наверное. По крайней мере, мне было как-то легко говорить, только вот прощались мы тогда в последний раз.

Ты была создана, чтобы светить. Вне зависимости от того, какие между нами были иногда противоречия, это оставалось всегда твоим главным. И ты ушла в этой чистоте и непорочности, с этим светом в глазах и в улыбке, которая всем дарила тепло и радость. Так кто-то хотел, и мы не вправе спорить с Ним. Своей жизнью ты не просто дарила свет, ты изменяла этот мир и людей в нём. Я могу отвечать только за себя, но мне кажется, что есть много таких людей, которые скажут: она изменила мою жизнь. Нитью твоя жизнь прошла через другие и какие-то стали крепче, где-то разгладились складки, где-то ты даже была, наверное, камнем преткновения… В моей жизни мелкие и крупные её стежки остались навеки. А в душе моей есть комнатка для тебя, где уютно и сухо, и я хотел бы, чтобы ты заходила почаще. Adieu (молодец, и французский всё-таки выучила).

Владыки (Нью-Йорк) :

“Где мы были в это время,

Как могли дышать мы в этот час”

(М. Алигер)

Юленька Вольфман. Печальная весть о твоей гибели оглушила нас, отозвалась непередаваемой болью. Дитя умное, красивое, чистое, только, только вступившее в самостоятельную жизнь, ты несла людям свет и радость, облагораживая, украшая жизнь. Ты вошла в классы и стала бы, несомненнно путеводной звездой для многих твоих учеников. Не верится, не может быть, что тебя нет среди нас. Пока мы живы, ты в нашей памяти и в наших изболевшихся сердцах.

Семьи Дубровских и Гладштейн (Нью-Йорк):

Все слова бессильны и не могут выразить наше горе и нашу беспомощность перед случившимся. И никто не знает, почему уйти первой пришлось ей, светлой, радостной, солнечной девочке, нашей Юлечке. Почему нам суждено пережить и оплакать её и помнить её до конца наших дней. Знаем одно: её чистая, тёплая Душа будет около нас, её улыбка, мысли, песни и смех останутся с нами и будут длиться и длиться ...

Маша Клодт:

Как ушёл мой Лучший Друг.

Как мне описать человека, который ради Друга готов был пожертвовать собой, отдать любимому своё сердце без остатка. Мы так любили говорить о рыцарстве, о том, какое оно на самом деле. Мы мечтали о том, чтобы жизнь наша по сути своей стала подобна жизни любимых героев. Иногда становилось страшно, потому что, бывало, мы слишком увлекались этой мечтой. А потом Господь показал, что та Сказка, которая нам так дорога, те понятия о Преданности, Верности, Дружбе, Любви не отделимы от реальности, что они станут настоящими лишь тогда, когда станут основой нашей реальной жизни.

Познакомились мы благодаря Королю Артуру, сэру Ланселоту и Галахаду. Были счастливы, когда, прочитав «Рыцаря Нильса из дубовой рощи», поняли, что больше всего хотим, чтобы Дружба стала такой, как там. «Братья Львиное Сердце» научили нас ожиданию Конца, где мы обязательно встретимся, если научимся жить ради Бога. Мы мечтали о том, чтобы, как Сэм и Фродо, через огонь и страх идти к своей цели вместе. Но, наверное, самой дорогой Сказкой была «Последняя Битва» Клайва Льюиса. За 3 дня до Юлиного ухода мы говорили по телефону о том, что когда-нибудь все встретимся Там, как описано в конце книги, и чувство душевной радости будет подобно тому, как Аслан песней и любовью создавал мир.

Обо всём этом мы говорили много. Но ничто не научило нас любить Друг Друга так крепко как смерть, которую Господь посылал на нашем пути так часто, как боль близких нам людей, которая так трогала сердце Лучшего Друга, что она всё время говорила: «Я ничем не могу помочь, ну почему у меня такое чёрствое сердце? Я говорю, а меня не слышат! Я так хочу помочь, а не умею…» И тем не менее, когда я болела, а я болела почти всё время, она всё бросая бежала ко мне в Балашиху, чтобы согреть, залезала под одеяло и грела и утешала. Она звонила бабушке по много раз за день, только чтобы бабушка не волновалась за неё. Даже на Алтае, где всё очень дорого и звонить крайне трудно, Юля делала всё, чтобы родные не беспокоились. Она боялась причинить любимому боль.

Когда мы только познакомились, Юля не была крещена – это решение стоило ей очень долгих и трудных внутренних борений. Приходя к нам в дом, она часто говорила: «Я чувствую, что то, во что вы верите – Правда, но мне так трудно, ведь я не могу ничего увидеть, не могу почувствовать». Тогда Юле было 15 лет. Очень трудно описать словами тот путь, который ей был так дорог, в котором поиск святого Грааля, преданность Сэма и самоотверженность рыцаря Нильса очень легко сочетались с повседневной жизнью. И поверьте, это не было для неё детской мечтой, фантазией, это было тем самым Дорогим, что помогло ей уйти в Тот мир ко Христу как рыцарь.

Не раз мы говорили о том, какой момент из Евангелия самый родной. И особенно в последнее время, когда читали вместе, то не раз сама собой открывалась 15 глава от Иоанна с такими родными строками: «Нет больше той любви, чем если кто положит душу свою за Друзей своих».

Я говорю, что мне трудно описать этот путь, потому что внешне все мои слова могут казаться очень восторженными. Но это не так: Юля была и есть очень нежный и тихий человек. Все эти качества, свойственные войну, тихо хранились в Юлиной тонкой преданной душе. Конечно, бывал и восторг и бурная радость, но все эти вещи уходили, когда мы вставали вместе на молитву, слушали музыку, пели, читали Друг Другу стихи.

Были в нашей жизни и чудеса, как исцеление нашего Друга Насти от Красной Волчанки. Когда врачи сказали, что болезнь смертельна и выжить Настя сможет только на таблетках, то мы вместе с моей мамой (Юлиной крёстной), Мариной и Настиной мамой поехали в монастырь в село Колюпаново, где живёт удивительная матушка. Матушка эта видит человека, его внутренний мир. Я не буду описывать сейчас то Чудо, как всё произошло. Настя совершенно исцелилась, а врачи до сих пор понять не могут, как такое может быть. Скажу только, что когда болезнь от Насти отходила, она испытывала страшные боли и мы с Юлей поехали в монастырь просить помощи. Помощь была дана. Я помню, как мы насквозь мокрые стояли у храма, жутко холодно, автобус вот-вот уйдёт, а сердце просто разрывается, потому что рассудок говорит всё бросить, а душа говорит, что ради Друга надо остаться.

Юля никогда никого не бросала, не оставляла. Благодаря этому вера её становилась всё крепче. Благодаря этому люди вокруг могли видеть,  что Вера – это реальность, в которой человек готов на всё ради любимого, что наш мир – это подготовка к жизни, а Тот мир – это жизнь. Когда Юля собиралась креститься, она считала каждый день до назначенного срока и ждала его так, как ждут встречи с Любимым.

Я могу писать очень очень много. Мы были впятером: Юля, Гриша, Настя, Марина и я. Путешествовали вместе. Последняя наша поездка была на Алтай. Этот поход очень много решил для нас всех, укрепил нашу Дружбу, дал нам сил полюбить Друг Друга крепче. Каждый день прежде чем отправляться в путь, мы читали молитвы, и это помогало нам идти: переходили потоки, водопады, лезли на обрывы скал. Мы дали Друг Другу слово, что перед каждым опасным этапом будем креститься и просить Ангела Хранителя помочь. Так и делали, и это несколько раз спасало нам жизнь. Когда чувствуешь, что нога скользит, ухватиться не за что, и вдруг словно Кто-то ставит твою ногу и помогает руке найти опору. Юля шла очень смело. Смело сидела в седле, лезла над обрывами. Согревала Настю собой, когда, чуть не погибнув в страшный ураган, мы спасались в часовне, выстроенной лишь за 2 месяца до нашего приезда… Та ночь в часовне укрепила нас Друг в Друге.

Я могу писать много, но надо заканчивать. Простите меня, писать я не умею.

Лишь последнее, о чём хочется сказать. И с Юлей, и с Настей, и с Мариной, и с Гришей мы говорили о том, как хочется, чтобы перед Господом мы когда-нибудь стояли вместе за руку. Говорили, что так хочется, чтобы Архангел Михаил встретил нас Там и защитил здесь, помог бы пройти жизни ради Бога.

Мы всегда хотели, чтоб круг наш ширился, чтоб разных людей становилось всё больше. Я уверена, что Лучший Друг будет молиться о том, чтобы все разногласия между родными, Друзьями, знакомыми кончились. Она говорила об этом при жизни и очень этого хотела. Чтобы кроме любви к друг другу и к Богу в жизни ничего бы не было.

Так ушла она, мой бесценный, любимый Лучший Друг, один из самых дорогих мне людей. Я буду ждать встречи всю свою жизнь, и дай Бог прожить её так, чтобы стоять вместе перед Богом за руку.

Спасибо  тебе, моя Радость.

P.S. Когда Юля звонила из пожара, она сказала: «Пожалуйста, молись за меня, Лучший Друг, и я очень прошу, позвони Алексею Фёдоровичу (наш крёстный), чтобы он молился!!! Молись за меня!»

Юля смогла любовью к Богу и родным преодолеть свой самый большой страх: она так боялась перед смертью отвернуться от Того, кого любит. Она этого не сделала, и с Любимым была до самого конца.

Письмо Лучшему Другу

Расскажи мне, мой Друг, о долинах родных,
О забытой душой песне дивного Края.
Расскажи, мой Родной, о дорогах святых,
По которым ушла ты с земли, засыпая.

Встречу буду я ждать, как могу, всей душой,
Дай нам Бог жизнь прожить так, как ты со Христом,
Чтобы встретились снова мы вместе с тобой
В Том родимом Краю, что так сердцу знаком.

Елена Кирьянова:

Я знала Юлю с 5-го класса, мы учились бок о бок в течение семи лет. Она жила совсем неподалеку от меня. Мы были подругами, но, к сожалению, не очень близкими. После окончания школы виделись довольно редко. Но уже через некоторое время, на старших курсах, стало очень хотеться увидеть старых друзей, настоящих друзей, которых так мало... Юля и была такой подругой. Человеком, имевшим достаточно душевных сил, чтобы жить в своем светлом, необычном мире и не сомневаться в нем. Ведь по-настоящему верующему человеку не всегда просто в этом мире. Когда мы с Юлей случайно встречались в метро и шли домой вместе, на душе становилось светло и тихо, потому что я осозновала еще раз, что есть такой замечательный человечек, с которым можно говорить о чем угодно и всегда встречать понимание и одобрение, которого мне тогда так не хватало. Юля всегда улыбалась при встрече и очень искренне интересовалась моими делами, хотя мы могли не видется месяцами. В трудную минуту она всегда помогала мне. Когда мы были в экспедиции, и я тяжело заболела, именно она была рядом. Когда я сомневалась в выборе темы исследования, она меня очень поддержала. Именно ее "и чего ты сомневаешься, образы власти, это же так интересно" помогло мне принять решение, о котором я сейчас не жалею. Все это было так эпизодически, но очень вовремя.

В последний раз я видела Юлю этим летом, после встречи школьных друзей, на которую она, наконец-то, пришла. Я очень этому сейчас рада, что мы тогда все-таки встретились с ней. И тяжело от того, что нам было отпущено еще почти полгода общения, а я этим не воспользовалась. Но свет, который Юля оставила в душе знавших ее людей, будет помогать им и дальше идти по жизненному пути. Царствие ей небесное!

Наташа Беленькая:

Лизу помню и маленькой, и почти взрослой - я уже снова жила в Израиле и приехав в гости в Москву, зашла и к Эдуарду Львовичу, еще на старую квартиру. Э.Л. Лизой страшно гордился - задал ей, забежавшей в комнату, стихотворную строку сложного размера, а когда она его сходу определила, гордо сказал: "Моя школа!" Еще бы.

Тогда считалось, что она собирается на дефектологию, работать с трудными детьми. Прошло несколько лет, и наткнувшись где-то в ЖЖ на имя Лизы, я из любопытства решила про нее что-нибудь поискать и обнаружила ее в списке - сейчас уже не помню, кого именно: то ли отличников РГГУ, то ли выдающихся выпускников 67-й. И то, и другое возможно.

Было это чуть ли не за несколько дней до ее смерти, как выянилось. Я успела про нее, живую, подумать, вспомнить, удивиться - надо же, такая маленькая, а уже так много успела, но здесь уже писали, как мы все ее помним ребенком и как быстро они растут.

Тогда же мне попались и фотографии Эдуарда Львовича - с юбилея школы и последнего звонка этого года. В школе я училась 17 лет назад, и борода тогда уже была, а седины вот не было. Очень надеюсь, что Лизина смерть, как бы ужасно все это ни было, не сломит его окончательно, не изменит бесповоротно - он нужен ученикам и близким таким же, каким был. А Лизу мы не забудем.

Леонид Жуков:

С семьей Вольфманов меня связывает давняя дружба и постоянные контакты на протяжении вот уже 40 лет. С Иосифом, отцом Юли, мы учились еще в институте, МИЭМе. За тем, как росла Юля, я следил, в основном, из рассказов её родителей, Марины и Иосифа. Девочка выросла замечательная: умная, красивая, хорошо образованная, со светлой и цельной душой, заряженная энергией на создание ´разумного, доброго, вечного´.  В особенности я убедился в этом во время своего приезда в Москву в 2005, когда навещал их семью и разговаривал с Юлей. Родители, вся семья много вложили сил и труда в её воспитание и образование.

Всё шло хорошо, и ничто, казалось, не предвещало этого удара судьбы, такого рокового стечения обстоятельств. Но это произошло, обрушив страшное горе на её семью, на всех, кто знал и любил Юлю. Это нелепо, несправедливо, жестоко, когда из жизни уходят столь молодые, прекрасные люди, как Юля и её друзья, Лиза и Аркадий.

Этой запиской, я хотел бы, насколько возможно, поддержать Юлиных близких: Марину, Иосифа, бабушку Юли, Полину Абрамовну, её сестру Аню,  всех её друзей, преподавателей, учеников. Горе тяжело и невосполнимо. Но надо жить и помнить о Юле и её погибших товарищах, сознавая, как много хорошего могли бы эти молодые люди принести в наш столь ещё несовершенный мир.

Саша Соколова: 

Погибла Лиза Безносова! Я все время жду, что кто-нибудь позвонит и скажет, что это не так, потому что Лиза Безносова не может погибнуть!

Я знаю Лизу 20 лет! Больше маленькую, чем большую.

Лет трех она могла предложить понюхать книжку! (Книжка была новая, на мелованной бумаге и про футбол). Чуть старше, могла задать вопрос, переживая, получит ли она положительный ответ: «А у тебя есть книжки Пушкина? Папа говорит, у кого нет книжек Пушкина, тот несчастный человек!» От ветра у нее слезились глаза, и год назад, объясняя мне эту особенность своего организма, она говорила: «Меня всегда спрашивают прохожие: «Девочка, почему ты плачешь, ты потерялась?»»

2 июля 2004 года Лиза мне позвонила после длительного телефонного молчания, спрашивала как мои беременные дела. Я рассказала, что меня как старую и блатную хотят положить пораньше в роддом, как мне этого не хочется, и что рождение ребенка ожидается 7-8 июля. «Ты давай пораньше, - сказала Лиза, - если твой ребенок родится 7 июля, ты не сможешь приезжать на мой день рождения!» Ночью я поехала в роддом, 3 июля родилась моя дочь Вава. Друзьям Лиза потом говорила, что может теперь оказывать услуги родовспоможения.

Я мечтала о том, что именно Лиза будет учить мою Ваву английскому и итальянскому языкам, понимая, что у Лизы тогда уже будут свои дети и ей будет не до того. Лет 10 назад Лиза с жадностью возилась с каким-то ребенком в Малаховке и вдруг сказала: «У меня ведь может не быть детей, то есть это возможно…»

Я думаю, что Лизины родители Ирина Анатольевна и Эдуард Львович видят в эти дни в наших лицах не нас, а их дочку Лизу, которая нас всех знала и любила.

Лиза жила правильной жизнью. Она была правильной девочкой. Настоящей правильной девочкой и настоящим примером. Не понимая, быть может, этого… Не навязывая и не демонстрируя свою правильность. А правильность ее окрыляла и вдохновляла!

Марина Зенкина:

Я очень давно хочу рассказать кому-нибудь о Лизе. Но кому? Те мои друзья, которые знали Лизу, знали ее лучше меня. А тем, которые ее не знали, это бы все равно ничего не дало. Мы не были с Лизой близкими подругами, и я даже, сколько ни пыталась, не могла вспомнить ни одного сюжета, который связывал бы нас с ней двоих. Несколько раз обедали вдвоем в университетской столовой, ходили до метро... не больше. Просто мы были разными людьми по какому-то внутреннему складу.

В тот вечер я была на концерте, сидела в зале и как-то безо всякого повода вспомнила Лизу. Я думала о том, какая чудесная у Лизы жизнь. Ведь она была человеком, одним из немногих, которому удавалось жить гармонично. И по ней это было видно. У нее была чудесная семья и чудесный муж. Ей удавалось совмещать свою веру и быт, не создавая между ними конфликта. Казалось, Лиза – из тех немногих людей, которым все удается, совершенно не верилось в то, что что-то может разрушить благополучие ее жизни. В этом смысле чем-то символичным кажется ее смерть. Она ушла такой – молодой, красивой, счастливой. Она ушла идеалом. Идеалом жизни в гармонии. Конечно, не все люди мыслят категориями веры. И я далеко не настолько религиозна, насколько была она. Но если Царствие Небесное действительно существует – ведь, здесь нет смысла кому-то что-то доказывать, - то Лиза – из тех людей, для которых оно предназначено.

Продолжение публикации читайте здесь и здесь.

Мы будем продолжать публиковать слова прощания и воспоминания о Лизе, Юле и Аркадии. Если вы хотите прибавить и свои слова к тому, что уже написано, шлите письма в Стенгазету.