Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

20.04.2006 | Виньетки

Столбцы

Еще раз о замке Ретлер

Пару лет назад в Институте языкознания, при обсуждении моего доклада, посвященного, как это повелось у меня в последнее время, инфинитивной поэзии, один из слушателей задал вопрос о соотношении инфинитивов в поэзии и прозе. Я ответил, что это вещи совершенно разные и проза тут нерелевантна. В частности, потому, что инфинитивные серии могут придавать стиховую форму и жанровую определенность сколь угодно прозаическому тексту, беря таким образом на себя конструктивную поэтическую роль.

Но мой оппонент не успокоился и снова и снова вылезал с разговорами о поэзии и прозе. У нас в Америке все говорится один раз — ты сказал, я понял, а давить на меня не надо. Поэтому на очередном витке полемики я сказал, что вечные вопросы, вроде того, есть ли Бог, что первично — бытие или сознание, и чем стих отличается от прозы, в академическом обществе обсуждать не принято. Дискуссию я таким образом успешно закрыл, но какая-то интеллектуальная заноза в памяти засела.

По большей части отличение стихов от прозы проблемы не составляет. Но есть множество пограничных случаев — стихотворения в прозе типа тургеневских, верлибр, каллиграммы,  конкретная поэзия, стихи, нарочно записанные в строчку, бессюжетный поток сознания, насыщенный поэтическими образами, ритмическая проза и т. д. Меня они  не смущают. Я охотно довольствуюсь тыняновским критерием: стихи — это, когда текст разбит на строчки, остальное — проза. Принцип, казалось бы, формальный, но не только: сопоставляя строчки друг с другом на том основании, что как таковые они все равноправны, поэзия делает первый и основной тропогенный шаг, молчаливо внушая читателю свое универсальное: «Это — как то».

Остальные признаки факультативны, хотя и вытекают из основного. Один мой знакомый (литературовед, а заодно, конечно, поэт, да и прозаик), написал мне про другого моего знакомого (поэта, но тоже и прозаика, ну и, немного литератроведа), что тому следует писать исключительно в столбик. В смысле, проза требует мыслей, а поэзия может быть и глуповата. Никто, опять-таки,  не запрещает писать умные стихи, но в столбец сойдут и  глупости.

Осознав диагностическую силу разбиения на строчки, литературоведы принялись ставить эксперименты по переводу газетных новостей и вообще деловой прозы в стиховой формат. И действительно, стали получаться как бы стихи.   

Правда, не очень хорошие. Но это отдельный вопрос. Хорошие стихи вообще проблема.  Как говорится, послушай, дедушка, мне каждый раз, когда взгляну на этот замок Ретлер, приходит в мысль, что, если это проза, да и дурная?..

Недавно я напечатал в «Московских новостях» коротенькую виньетку (последнюю в подборке https://mn.ru/issue.php?2005-33-16). Она в прозе, длиной всего в одну фразу, написана под впечатлением мини-шедевра Пелевина «Один вог». У Пелевина тоже одно предложение, но в нем 393 слова, 2,983 знака (с пробелами), а главное — настоящий рассказ, с авантюрным сюжетом, в котором есть начало, середина и конец. Если расположить столбиком, это могла бы быть небольшая поэмка, вроде «Кавказского пленника» (выражаясь по-английски, a narrative poem). Но Пелевин напечатал в подбор. А у меня не рассказ, сюжет чисто словесный, эдакая сентенция в прозе. К тому же, сугубо металитературная, с интеллектуальными претензиями.

Я подумал, а не дать ли ее в столбик, — может, она поумнеет еще больше? Заодно подсократил, доведя до 72 слов (это сейчас модный жанр; заглавие не считается), оперил приметами современного поэтического письма и даже рифмующимися друг с другом интернетными линками (стиховедам придется ввести понятие эйчтиэмельных рифм, еще более бедных, чем глагольные), а напоследок перевел все, какие мог, глаголы в неопределенное наклонение. По-моему, эксперимент удался: это явные стихи (и, кстати, новая публикация), хотя поэзия в них, конечно,  не ночевала. Судите сами:

квасцы

вывесить
c легкой но недолговечной
там
руки Олега Проскурина
свои мемуарные мелочи
в
https://old.russ.ru/krug/noise/20020517_zholk.html 
оказаться рядом
со сходными по жанру
сочинениями Мариэтты Чудаковой
под общим заглавием «Рассказцы»
(https://old.russ.ru/krug/noise/20020521_chud.html)
злорадно вычислить
что на эту словесную мель
она села
метнувшись от Сциллы
моих западнических «Виньеток»
к Харибде солженицынских «Крохоток»
(https://magazines.russ.ru/novyi_mi/1997/1/solg.html)
и прикидывать
завистливо оглядываясь на Пелевина
придумавшего квант современной  тщеты
«один вог»
(https://lib.ru/PELEWIN/r_one_vog.txt)
как следовало бы назвать
аналогичные единицы для измерения
русского
литературного
патриотизма.




***











Рекомендованные материалы



Генерал Гоголь. История одного открытия

« Я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага… преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало»


Подробности

Он уходит, но загадка недоданных подробностей продолжает, выражаясь поэтически, подобьем смолкнувшего знака тревожить небосклон… И занимает меня до сих пор, полтора десятка лет спустя.